Мощный спектакль Юрия Бутусова с Константином Райкиным в роли злодея всем злодеям. Бутусов и художник Олег Шишкин инсталлировали чудовище и уродца Ричарда в декорацию, в которой он кажется мизерным: стол достает ему до макушки, ворона ему по пояс. Что же касается Райкина, он играет Ричарда как существо, которого чудовищем сделало общественное презрение к инвалидам и нелюбовь матери, и делает это с присущей ему силой и тщательной отделкой роли.
Драматический |
Юрий Бутусов |
В том, как главного шекспировского злодея играет Константин Райкин, нет ни демонизма, ни монструозности — и тем не менее он грандиозен. Зол, хотя и не зловещ, уродлив — горбат, рука висит как плеть, одна нога другой короче, — но в своем уродстве безупречно грациозен: в его движениях, как в балетной партии, нет ничего случайного. И то, что он ничуть не демоничен, тоже не случайно.
Двадцать лет назад Энтони Шер, готовясь играть Ричарда, ходил в клиники изучать человеческие уродства; своего полиомиелитного Ричарда он прежде нарисовал, а потом сыграл. Двенадцать лет назад в Уэльсе русские мультипликаторы нарисовали серию мультфильмов по шекспировским пьесам: «Макбет», к примеру, был в стиле «Герники», «Двенадцатая ночь» напоминала Пиросмани. «Ричарда III» среди них не было, но спектакль Юрия Бутусова и художника Александра Шишкина, а главным образом сам Райкин, чья пластика напоминает рисунки Шера, — из этого ряда. Судите сами: британские лорды и королевы носятся между гигантской арестантской койкой и гигантским столом, словно Том и Джерри. Выпиленный лобзиком фанерный зоопарк — медведи, волки и вестминстерские вороны — расставлен на планшете сцены, как на шахматной доске. И между ними Ричард, по идее — воплощенное злодейство, на деле — насекомое, которое в финале прихлопнули подушкой.
Так вот, о Райкине. Могут выветриться из памяти исступленные вопли Натальи Вдовиной — в одной сцене она леди Анна, в другой — королева Маргарита; может быть, забудется, как кудахтала вокруг детей пышная Елизавета — Агриппина Стеклова, к рыжей гриве которой добавили еще полтора метра кудрей; Максим Аверин, сыгравший заодно и Ричардова брата-короля, и королеву, Ричардову мать, — прекрасен; двое убийц плещут на него из стаканов красное вино, подливая себе из графинов, покуда он не падает замертво. Или вот еще убийство: дети Елизаветы, шкодливые котята, лупят друг друга подушками, к игре присоединяются палачи; тем временем ткань под их ногами вздыбливается, вздувается пузырями, пока детей не забивают насмерть и они словно тонут в волнах ткани. Убийства в этом шоу особенно эффектны, но и они могут забыться — в то время как Райкин врезает свои сцены в память как резцом. Вот он примеривает трон, меняя стул за стулом, и не находит куда приткнуть свой горб. Вот он гарцует на стуле; вот читает монолог о своем уродстве (взятый из третьей части «Генриха VI»: «Я в чреве матери любовью проклят…»). Потом второй раз — теперь бубнит, как маленький, стоя на стуле: «Стал я как хаос иль как медвежонок,/Что матерью своею не облизан/И не воспринял образа ее./Таков ли я, чтобы меня любили?»
Пожалуй, в этих словах — весь этот Ричард и вся трагедия. Скажете, что ради такой крохотной идеи (его мало любили, поэтому он всех и порешил) не стоило бы городить огород? Возможно, все и так, и Райкин способен сыграть не только травмированную Масяню, перекусавшую всех, кто мешался под больными ногами, — он может быть зловещим и трагичным, каким, допустим, был Ричард Энтони Шера. Но где, скажите на милость, вы видели демоническое зло? Зло измельчало, констатирует «Сатирикон» и ставит в программке: трагифарс. Но добродетель измельчала тоже, прибавляет он и превращает леди Анну в потаскуху, горожан в болванов, а мать Ричарда — в алкоголичку. Финал, где на смену Ричарду приходит добродетельный король, и вовсе отсекли.