Французский кузнец (Блум) после смерти ребенка и самоубийства жены утрачивает веру настолько, что считает необходимым зарубить сельского священника, а после, чтобы избежать виселицы, присоединяется к Крестовому походу. 130-миллионная костюмная махина работы лучшего в мире конвертера денежных единиц в красоту.
Боевик, Исторический, Приключение |
14+ |
Ридли Скотт |
2 мая 2005 |
5 мая 2005 |
2 часа 24 минуты |
Схоронив на перепутье жену-самоубийцу и зарезав в припадке агностицизма священника, миловидный французский кузнец Балин (Блум) присоединяется к отряду крестоносцев — во-первых, чтоб не повесили, во-вторых, по прибытии в Иерусалим он думает добиться списания грехов для себя и любимой покойницы. Святая земля, однако, оказывается сплошным разочарованием: небеса тут пусть и ближе к земле, но все равно не хотят говорить с кузнецом — зато в избытке пыль, вонючие тамплиеры и тупые интриги вокруг умирающего от проказы иерусалимского короля Балдуэна (Нортон). Героя, оказавшегося бастардом барона Ибелинского (по местным щадящим меркам — вполне себе аристократ), привечает на веснушчатой груди замужняя сестра короля (Грин), и сам король не прочь назначить его преемником, но моральные принципы мешают кузнецу развернуть ситуацию под себя.
Надежды, что Скотт, на своем веку визуально осмысливший не один кусок мертвечины, найдет способ вдохнуть что-нибудь и в эту фейхтвангеровскую хмарь, если и были у кого, исчезли на пятой, кажется, минуте фильма, едва лишь над головами крестоносцев завертелись, как жирные белые мухи, снежинки размером с кулак — те же, что кружили над легионерами Марка Аврелия в самом начале «Гладиатора». Случилось то, что, по-хорошему, давным-давно должно было случиться с последним из лихих английских конкистадоров, наскоком взявших Голливуд на излете 70-х. Волшебный дар снимать так, что распоследняя сахарница озарялась изнутри ненавязчивым метафизическим смыслом, дар, которым Скотт многие годы разве что гвозди не забивал, банально закончился, как в самый неподходящий момент кончается паста в шариковой ручке. В сущности, все «Царство» от начала до конца — одна лихорадочная попытка вспомнить, как и почему получалось раньше: и эти толстобрюхие снежинки, и кровь, разлетающаяся не брызгами, а каким-то адским черным горохом, и артист Нортон, играющий роль сквозь красивый металлический протез лица (см. сходный трюк Гэри Олдмена в «Ганнибале»), и дичайшие ангелические хоры. А ведь еще вчера казалось: ничего бесстыдней, чем музыка Вангелиса к скоттовскому «Завоеванию рая», невозможно придумать в принципе. Самоповторы, пожалуй, простились бы Скотту, как прощались ему все эти годы избыток колышущихся простыней в кадре и общее сладострастие, с которым он аранжировал всякую тему — хоть феминизма, хоть каннибализма, хоть духовного поиска. Но сэра Ридли настигла кара, рано или поздно настигающая всех сладострастников мира: у него — без всякого удовольствия сообщаю эту печальную новость мировой культуры — больше не стоит.